Танго, поэзия, Буэнос-Айрес...
«Я бы сказал, танго и милонга всем своим существом
выражают то, что поэты разных времен и народов
пытаются высказать словами: веру в бой как праздник…”
(Х.Л.Борхес)
Реальность, обернувшаяся сном, -
их танец. Оттого еще реальней
он сна любого и материальней
в телесности священной, ставшей сном
уже других, смотрящих на него,
внимающих двух тел движеньям тонким,
порывам чувств таинственным и звонким -
двоих объявших вдруг: ее, его,
безмолвно говорящих тишиной
объятия о музыке, звучащей
как будто лишь для них.
И разговор их видимый волной
течет, и беспричинной, и манящей,
как совершенный стих.
Танго, безусловно, - уникальное явление аргентинской
культуры. С одной стороны, оно стало ее квинтэссенцией, с
другой, ее способом осознавания самой себя. Может быть, танго — это судьба
Аргентины. И нет ничего удивительного в том, что оно стало важнейшей темой
аргентинской литературы и поэзии.
Первое стихотворение, посвященное танго, написал Рикардо Гуиральдес. Если вам
известна история танго, то вы помните, что, перед тем, как попасть в начале XX
века в Европу, где его облагородили, оно было танцем городских окраин
Танго
Танго суровое и печальное.
Танго угрозы.
Танго, в котором каждая нота падает, тяжелая, и ,словно в отчаянии, опускает
руку, привыкшую сжимать рукоять ножа.
Танго трагическое, мелодия которого звучит борьбою.
Медленный ритм, сложная гармония враждующих препятствий.
Танец, внушающий головокружение возбуждения в душах, замутненных алкоголем.
Создатель силуэтов, безмолвно скользящих, что ослабляет гипнотическое действие
кровоточащего сна.
Наклоненные шляпы над насмешливыми гримасами.
Властная любовь тирана, ревностно хранящего свою господствующую волю.
Увлеченные женщины, покорившиеся, словно послушные звери.
Сложная насмешка насилия.
Дыхание борделя. Воздух, пахнущий грубой красоткой и мужчиной в поте
борьбы.
Предчувствие внезапного взрыва криков и угроз, что закончатся приглушенным
стоном, пролитой человеческой кровью, словно последним протестом бесполезного
гнева.
Красное пятно, свертывающееся черным цветом.
Танго роковое, надменное и грубое.
Мучаются ноты, медленно, на расстроенных клавишах.
Танго суровое и печальное.
Танго угрозы.
Танец любви и смерти.
Как тему, жизнь окраин
Каррьего — поэт ностальгии, пожалуй, главного чувства, красной нитью
связывающего все, что связано с танго.
Дорога к дому
Ты нам знакома, как и вещь, что нашей
была, что только нам принадлежала,
знакома улицами и деревьями
у края тротуаров,
неугомонной радостью мальчишек,
и лицами друзей,
историями личными, в районе
из уст в уста передающимися,
и монотонностью тоскливой песен
шарманщика: его
соседка наша любит слушать — та,
с печальными глазами.
Тебя мы любим
дорога к дому нашему! Смотри
с какою нежностью тебя мы любим!
Все то,
что память будит в нас.
И кажется, что камни
твои оберегают, словно тайну,
привычный гул шагов,
все глуше становящийся, — всех тех,
кого уже в тот час мы не услышим,
когда вернемся вновь.
Дорога
домой, подобна ты
лицу любимому,
что расцеловано так много раз:
О, как тебя мы знаем!
На той же улице мы каждый вечер
любуемся спокойно
все той же грустной иль веселой сценой,
и теми же людьми. Той девушкой
задумчивой и скромной, что так долго
смиренно друга ждет и не дождется!
Порою лица новые заметны,
серьезные иль с доброю улыбкой,
на нас что смотрят, мимо проходя.
И исчезающие в тишине
со временем другие лица
тех, из района и из жизни кто
уйдет, не попрощавшись.
Прохожие,
что не дадут нам никогда покоя!
Подумать только, что
уйдем вот так, но собственным путем,
куда – кто знает? так же, как они
ушли безмолвно.
Книгу об этом поэте („Эваристо Каррьего“, 1930) написал великий
Хорхе Луис Борхес, и в итоге у него получилась книга о танго. Не без
влияния поэзии Каррьего написал Борхес и свою первую книгу стихов „Страсть
Предместье
Предместье – отражение нашей скуки.
Мои шаги неровны были,
когда я горизонт переступить намеревался,
среди домов я оказался,
в квадраты собранных кварталов,
и одинаковых, и разных,
как будто были все они
воспоминаньем повторяющимся монотонным
И неустойчивая поступь,
отчаянно надеясь,
осыпалась на уличные камни,
и в глубине я разглядел
цветные карты западного ветра
и ощутил
То город был, что я считал моим прошедшим,
который – и грядущее, и настоящее мое;
года, что я провел в Европе,– иллюзорны,
Борхес на протяжении всей жизни обращался к танго,
размышлял о нем. В рассказе „Мужчина из розового кафе“ он так описывает
ощущения танцующих: „Подружка в танцах досталась мне чуткая — угадывала каждое
мое движение. Танго делало с нами все, что хотело, — и подстегивало, и пьянило,
и вело за собой, и опять отдавало друг другу. Все забылись в танцах, как
В 1960−х Борхес сотрудничает с Астором Пьяццоллой, который пишет музыку на его
стихи.
Кто-то говорит с танго
Танго, которое танцевали,
Желтыми заката лучами
Освещенные, те, кто знают
Танец другой – с ножами.
Танго этого Мальдонадо,
воды где меньше, чем грязи,
танго вослед свистящее
экипажу, летящему восвояси.
Беззаботное и безудержное,
влицо ты смотришь прямо.
Танго, отвагу мужскую
и волю выражающее упрямо.
Танго, что было, как я,
таким же, как я, счастливым,
так говорит мне воспоминанье,
но становится оно молчаливым.
С этого вечера сколько всего
снами случится двоими!
Разлука и сожаленье
любить и не быть любимым.
Умру я, а ты продолжишь
украшать нашу жизнь. Не забудет
которое было и будет.
(http://www.youtube.com/watch?v=O5TrN2DGOEQ)
В 1965 выходит поэтический сборник Борхеса сборник „Для
шести струн“, в котором поэт обращается к истокам танго, к его предшественнице
—
Милонга о Хасинто Чиклане
В Бальванере, я помню, однажды
мне проникло в сознанье
одно имя; в ночи говорили
о Хасинто Чиклане.
Говорили об уличной драке,
о ножах, но сокрыло
время улицу, драку, сверканье
тех ножей – все, что было.
Кто бы знал, отчего это имя
словно следуют всюду за мною!
Ах, узнать бы, узнать
кем он был, жил он жизнью какою.
Мне он видится статным, высоким,
молчаливым, готовым
рисковать собой без колебаний
и в бою хладнокровным.
Нет, никто никогда бесстрашней
не ходил по земле бесправной.
Ни в любви, ни в войне не найдется
никогда не отыщется равный.
Башни высятся Бальванеры
над садами, дворами,
и случайная смерть эта здесь,
со своими ножами.
Я не вижу деталей, но вижу
в желтом свете фонарном
столкновенье людей с тенями,
И, возможно, в то самое время,
как почувствовал новую рану,
он подумал: мужчина не должен
смерть пытаться замедлить обманом.
Одному только Богу известно,
был Хасинто таким ли, другим ли.
И сейчас, господа, я пою вам,
лишь о том, что доносит нам имя.
Об одном, об одном на свете
не должно быть вовек сожалений –
что отважным был, не боялся
никогда никаких сражений.
И достойна всегда отвага,
и с надеждою жить – желанней.
Потому я пою вам милонгу
о Хасинто Чиклане.
(https://www.youtube.com/watch?v=SU9CIZNcz−8)
Танго, по Борхесу, - выражение самосознания аргентинцев. „В одном из диалогов Оскара Уайльда говорится, что музыка дарит нам наше собственное прошлое, о котором мы до этой минуты не подозревали, заставляя сожалеть об утратах, которых не было, и проступках, в которых не повинны. О себе могу сказать, что не в силах слушать «Марну» или «Дон Хуана», во всех подробностях не вспоминая апокрифическое прошлое с его невозмутимостью и страстью, в котором я сам бросаю вызов и сражаюсь с неведомым противником, чтобы без единого слова пасть в безвестной ножевой схватке. Может быть, в этом и состоит предназначение танго: внушить аргентинцам веру в их былую отвагу, в то, что однажды они нашли в себе силы не уклониться от требований доблести и чести“ (из книги „Эваристо Каррьего“, перевод Б.Дубина).
Где вы теперь? — о тех, кого не стало,
Печаль допытывается, как будто
Есть область мира, где одна минута
Вмещает все концы и все начала.
Где (вторю) те апостолы отваги,
Чьей удалью по тупикам окраин
И пригородов был
Союз отчаянности и отваги?
Где смельчаки, чья эра миновала,
Кто в будни — сказкой, в эпос — эпизодом
Вошёл, кто не гонялся за доходом
И в страсти не вытягивал кинжала?
Лишь миф — последний уголь в этой серой
Золе времен — еще напомнит въяве
Туманной розой о лихой оправе,
Грозе Корралес или Бальванеры.
Где в переулках и углах за гранью
Земною караулит запустенье
Тот, кто прошёл и кто остался тенью, —
Клинок Палермо, сумрачный Муранья?
Где роковой Иберра (чьи щедроты
Церквам не позабыть), который брата
Убил за то, что было жертв у Ньято
Одною больше, и сравнял два счета?
Уходит мифология кинжалов.
Забвенье затуманивает лица.
Песнь о деяньях жухнет и пытится,
Став достоянием сыскных анналов.
Но есть другой костер, другая роза,
Чьи угли обжигают и поныне
Тех черт неутоленною гордыней
И тех ножей безмолвною угрозой.
Ножом врага или другою сталью —
Годами — вы подвержены бесстрастно,
Но, ни годам, ни смерти не подвластны,
Пребудут в танго те, кто прахом стали.
Они теперь в мелодии, в беспечных
Аккордах несдающейся гитары,
Чьи струны из простой милонги старой
Ткут праздник доблестных и безупречных.
Кружатся львы и кони каруселей,
И видится обшарпанная дека
И пары, под Ароласа и Греко
Танцующие танго на панели
В миг, что заговорен от разрушенья
И высится скалой над пустотою,
Вне прошлого и будущего стоя
Свидетелем смертей и воскрешенья.
Свежо в аккордах все, что обветшало:
Двор и беседка в листьях винограда.
(За каждой настороженной оградой —
Засада из гитары и кинжала.)
Бесовство это, это исступленье
С губительными днями только крепко.
Сотворены из времени и пепла,
Мы уступаем беглой кантилене:
Она — лишь время. Ткется с нею вместе
Миражный мир, что будничного явней:
Неисполнимый сон о схватке древней
И нашей смерти в тупике предместья.
(Перевод Б.Дубина)
Но, при этом, танго раскрывает не только душу целого народа, но и каждого
отдельного человека, танго обращается всегда индивидуально к каждому:
Сонет о танго, прозвучавшем в сумерках
Кто выразил все в этом старом танго,
чья сладость долгая остановила
меня у скромных, маленьких балконов
не твоего, цветущего квартала?
Его тоску услышав, я представил
тот двор, что разглядел в одном предместье,
когда оно закатом озарилось.
Как никогда, в тот миг тебя любил я.
И, к музыке прильнув, я под луною
под сердцем улицы, недвижно замер,
и ветер, погоняя ночь, промчался.
И танго вечное меня манило.
К созвездьям новым. К риску быть собою.
К воспоминанью, что ищу глазами.
(Х.Л.Борхес)
Воспоминание
О кордовские горы! До сих пор
я помню все: души покой и праздность,
цветенье мяты, дней однообразность,
и неба ослепительный простор.
Мимозы аромат бродил в крови…
Разбившиеся под вечер на пары,
мы слушали, как струнами гитары
нам танго говорило о любви.
Мы были молоды тогда… Над нами
цепь гор плыла верблюжьими горбами.
С прогулок дальних в сумеречный час
мы возвращались с песнями и смехом:
весенний воздух отвечал нам эхом
и юный диск луны глядел на нас.
(Альфонсина Сторни, перевод — Инны Чежеговой)
Танго — диалог мужчины и женщины. И если мужской голос, звучащий в танго, можно найти в стихах Борхеса, то женский голос танго — это, в том числе, и голос Альфонсины Сторни. Она не писала текстов для песен и романсов, но, безусловно, ее поэзия повлияла на поэзию танго, на те тексты, что сочинялись от лица женщин. Ее голос — страстный и нежный, тихий и пронзительный, печальный и порой ироничный, был одним из самых значительных в аргентинской литературе первой половины 20 века.
Потерянная нежность
Если с пальцев моих беспричинная нежность
вдруг слетит, если с пальцев моих… то ее,
эту нежность потерянную, с дуновеньем
эту нежность бесцельную, кто подберёт?
Я могла бы любить в эту ночь бесконечно,
я влюбилась бы в первого встречного,
никого. Одиноки цветущие тропы.
Ветер нежность все дальше и дальше несёт…
Если вдруг поцелуют глаза твои, путник,
в эту ночь, а в дыханье ветвей — забытьё,
если пальцы твои вдруг рука мимолетно
вдруг возьмет и отпустит, сожмет, пропадёт,
Если руку ту, губы те ты не увидишь,
поцелуй если ветра виденье — и все,
ты, о, путник, глаза чьи бездонны, как небо,
моей нежности в нем распознаешь полёт?
Стихи к печали Буэнос-Айреса
Прямые улицы, что серы и унылы,
где небо часто видно, как
и их асфальт, и их угрюмые фасады
мои мечты весенние лишили силы.
Как много я, не видя, кто идет навстречу,
по ним бродила – как по пасмурной темнице.
Их монотонностью душа моя томится.
И – “Альфонсина!” – не зови. Я не отвечу.
когда пленяешь неба синеву благую,
не удивит меня тяжелое надгробье.
Ведь я уже была погребена, пока я
по улицам бродила, что полуживая
река соединила водяною дробью.
Хулио Кортасар, еще один знаменитый аргентинец, известный у нас в
стране как романист и автор рассказов, также не мог не обратиться в своем
творчестве к танго, и в 1980 году вышел альбом Хуана Седрона
„Троттуары
Южный крест
Ты смотришь на Южный крест
и вдыхаешь лето, пахнущее персиками,
и идешь в ночи, мое маленькое безмолвное виденье,
по этому
Я скучаю по Южному кресту,
когда
чтобы выпить твое черное вино, полночь.
И скучаю по сонливым магазинам на углах улиц,
где запах травы
трепещет на коже воздуха.
Я скучаю по твоему голосу,
по нашим прогулкам по этому городу.
Понимание, что это всегда будет
словно в сумке, в которой каждое мгновенье
рука ищет монету, расческу, ключи,
неустанная рука темной памяти,
что пересчитывает свои смерти.
Южный крест, горький мате,
и голоса друзей,
стершиеся вместе с другими.
Мне больно
полного собак и несчастий,
пойманного убеждения, что возвращенье напрасно.
Понимание, что море — больше чем море,
что смерть показывается вдалеке,
чтобы понемногу приближаться, медленно, бесконечно,
словно мелодия, что растворяется в конце
в дыме тишины.
Я скучаю по этой улочке,
что теряется в окрестностях города и в небесах
с ивами и лошадьми,
Мне больно от названия каждой вещи
которой мне сейчас не хватает,
так же, как от того, что я так далеко
от твоей нежности и твоих губ.
Я скучаю по твоему голосу,
по нашим прогулкам
по этому городу.
(https://www.youtube.com/watch?v=y1lNbMYDIkw)
П.А. Алешин
Переводы стихотворений, за исключением специально указанных, выполнены
автором статьи.
